Выпуск 93
бег
Такая гудела баллада на русском привольном холме,
печальный поток листопада, и солнце спускалось ко мне,
синело зеркальное небо, в себе отразив облака,
кровавые гроздья ранета срывала чужая рука,
во всем оказалась природа последнюю осень права,
и тихо ловила кого-то зеленой ладонью трава.
Лети, моя хрупкая сажа бумажных, растерянных слов,
растаяли наши миражи, и ветер, чудной птицелов,
наполнил себя снегирями, и сказка его холодна
о том, что давно потеряла смертельная прорезь окна.
Ты больше в себя не играешь, руки не отнимешь от глаз,
ты помнишь, от края до края вставала надежда на нас,
такое последнее время, что места ему не найти,
ты руки за пазухой грела, ты сердце сжимала в горсти,
усталость поделим на жалость, лиловые вены пьяня,
осталось ему, что досталось, механика злая меня.
Лети над домами, чумная, высокая песня о том,
как мальчик, войну начиная, бежал в ослепленье пустом,
и любишь его все равно ты, но дальше настала резня,
горели в руках пулеметы, суконные пальцы дразня,
поймали его на границе, он плакал, совсем как малыш.
Такое нигде не хранится, но ты все равно сохранишь.
(с) Давид Паташинский
Ополчение
И с полуторки некому крикнуть - вот и война! -
Лишь шелестят дороги морозные комья.
Мчится сквозь поле ночное, - свеча? Звезда?
Там, через черные рощи, одна, одна -
Вслед тебе пробиваясь сквозь дальние темные колья...
Спутнице, ей, одиночке, сквозь эту пургу:
Знаю, - минешь, смигнешь, задохнешься, оставишь, - слушай,
Угасая во тьме на темном твоем снегу,
Как свой бег над землей продолжают в потемках - души.
Нам осталось немного - сорвется высокий вой -
И железное сердце мотора устанет биться.
Здесь останемся мы - недалекий короткий бой,
Удивленных деревьев упавшие черные лица.
Опрокинется мир на колено - и там, тогда,
Наклонясь над теряющим небо телом,
Задыхаясь, заглянет - душа, звезда? -
- Поднимись, я успела на встречу, успела, успела...
(с) Владимир Антропов
Еще о том же
Твой синтаксис причудлив и тяжел,
в наречиях враждебность горных сел,
в глаголах неславянское коварство,
а междометья блещут серебром,
как соль на коже, как авесалом,
и соблазняя царством, гонят в рабство.
Чужой язык цикута, но не мед,
в нем пляшет ртуть, сжигает кожу йод,
и жалят мозг имен стальные иглы,
но я ловлюсь на оговорок рой
из детского желанья быть с тобой,
и с радостью бросаюсь в омут гиблый.
Я так хочу, меня заводит речь,
которой можно грабить, резать, жечь,
вгонять в безумье, изгонять из храма,
в ней синих мидий жирная латунь,
зернистый бисер ос, жара, июнь,
Яфета спесь и вожделенье Хама.
Твои слова опасней губ и рук,
не смеет плоть того, что может звук,
он упырем прокусывает горло,
как устрицу, высасывает свет,
а после нас почти сведя на нет,
как трубы Иерихона плачет в голос.
Отсюда путь один - сойти с ума,
но я очнусь, спасусь, сбегу сама
в свой дымный Рим, где мне назначен жребий,
за суеверье слуха моего,
за крови бред и страсти мотовство,
- быть тенью слов твоих в пустом Эребе.
(с) Юлия Доленко
. . .
. . .
